Первые дни войны...

Граждане и гражданки Советского Союза!

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

 

 

С этих слов началась для миллионов советских граждан Великая Отечественная Война...

На Западе не оказалось силы, способной остановить военную машину нацистской Германии, которая в течение 21 недели разгромила армии 12 европейских стран! В руки Германского вермахта попало вооружение почти 180 дивизий покорённых стран. Только во Франции нацисты в качестве трофеев взяли 4930 танков и бронетранспортеров и 3000 самолетов. К исходу 21 июня основные  военные силы нацистской Германии - почти три четверти всей её армии - сосредоточились вдоль нашей границы. Армия противника насчитывала 5,5 миллионов солдат и офицеров. Вместе с немцами против Советского Союза выступили 900 тысяч европейцев. Эти войска были сосредоточены в трёх стратегических группировках - армии "Юг", "Центр" и "Север", которые имели значительное превосходство над советскими войсками в живой силе и военной технике. К нападению также подготовились финляндская, две румынские армии и венгерская корпусная группа. Только под Москву было брошено около миллиона немецких солдат...
И все-таки, не смотря ни на что, наша страна победила! Наш советский народ победил! Наши с вами бабушки и дедушки победили!!! И этого никогда нельзя забывать! И что бы там не говорили на Западе, у нашего народа эту Победу им не отнять!

Знаете, для чего я пишу все эти посты об этой страшной войне? Для того чтобы знали и помнили! Знали, какой ценой нашему народу досталась эта Победа. Знали, ради чего бросались на амбразуры; шли на тараны; не спали сутками, стоя у станков; годами не вылезая из лесов, в холоде и голоде, всеми силами боролись с фашистами. Знали, от какого ужаса спасали человечество солдаты Советской Красной Армии! Знали, помнили и ценили!

Как-то, читая книгу "У войны не женское лицо" Светланы Алексиевич, я прочитала отрывок из письма ветерана, написанного в начале двухтысячных годов:

"Нам, старикам, трудно жить... Но не из-за маленьких и унизительных пенсий мы страдаем. Больше всего ранит то, что мы изгнаны из большого прошлого в невыносимо маленькое настоящее. Уже никто нас не зовет выступать в школы, в музеи, уже мы не нужны. В газетах, если почитаешь, фашисты все благороднее, а красные солдаты все страшнее."

и так мне стало горько от этих его слов... я поняла, что если мы сами не будем рассказывать своим детям об этой войне, то за нас им расскажут о ней другие... и тогда наши дети будут думать, что коммунизм хуже нацизма; что немцев намерено оклеветали на процессе в Нюрнберге евреи, "предвзято к ним относящиеся" (да-да, не удивляйтесь, и такое приходится читать!) и советские пропагандисты, а на самом деле они были добрыми и даже угощали конфетками деревенских детишек (видимо сразу после того, как расстреляли их матерей и сожгли их дома); что прибалтийские и украинские националисты сражались за независимость своих государств против фашистов и коммунистов (вырезая при этом целыми семьями не только евреев, жидов и москалей, но и всех, кто вообще поддерживал советскую власть); что Власов вовсе не предатель, а "рыцарь в блестящих доспехах", сражающийся за свободную Россию против "кровавого сталинского режима"; что многочисленные лагеря были не концентрационными, а "трудовыми". Кто вам сказал, что там истребляли миллионами?! евреи и большевики?! так они же всё врут... наговаривают, так сказать, на честных немцев; что советская власть сама виновата, что к пленным бойцам Красной Армии относились хуже, чем к животным - вот подписали бы Гаагскую конвекцию и кормили бы их досыта! (а не давили танками, не выкалывали глаза и не расстреливали бы раненых). Вот интересно: а какую конвекцию не подписали евреи?!; или что наша армия была небоеспособной, что воевали с одной винтовкой на троих и на танки бросались с саблей в руке. Даже если это и было в начале войны, разве можно над этим смеяться, разве можно так юродствовать?! Гордиться надо такими людьми, что не боялись с голыми руками бросаться на врага, чтобы защитить свою Родину! Сами-то эти горе-писаки способны на такие подвиги?! Я думаю, вряд ли...

Сегодня немало есть охотников принизить и оболгать значение подвига советского народа. Находятся даже и такие, которые в своем патологическом невежестве проповедуют идею о том, что надо было капитулировать перед фашистской Германией - к чему, мол, были нужны такие жертвы? сдались бы на милость нацистов и зажили бы тогда как "цивилизованные люди" и попивали бы сейчас баварское пивко с вкуснейшими сосисками. Задумывались ли они вообще о том, что, случись такое, родители бы большинства из них сгорели бы в печах нацистских крематориев, а они вообще не появились бы на свет?!

Можно еще много привести примеров того, о чем пытаются рассказать нам и нашим детям о Великой Отечественной "борцы за правду" как на Западе, так и у нас, в России; открыть нам, "зомбированным советской пропагандой", глаза... Но я не буду сегодня этого делать. Для меня все решено давно и однозначно: либо ты на стороне фашистов, либо против них. Всё! Другого не дано. Приведу вам слова Романовской Веры Сергеевны (во время войны она была медсестрой в партизанском отряде):

"Нас воспитали, что Родина и мы - это одно и то же... Что это были за люди? Откуда? Вы представляете: беременная идет с миной... Ну, ждала же она ребенка... Любила, хотела жить. И конечно, боялась. Но она шла... Не ради Сталина шла, а ради своих детей. Их будущей жизни. Она не хотела жить на коленях. Покориться врагу..."

Я горжусь такими людьми! Для меня они герои, на них я и ровняюсь...

Дальше я не буду писать о количестве техники, о числе жертв, о поражениях в первые дни войны и их причинах, я напишу только воспоминания людей о начале войны - что они чувствовали и что делали, после того, как услышали слова Молотова В.М. по радио. Эти воспоминания у всех разные, у каждого свои: женские, мужские, детские... это их живые голоса... Послушайте их.


Девчонки сорок первого... Откуда они такие? Почему их было так много? Как решились наравне с мужчинами взять оружие в руки? Стрелять, минировать, подрывать, бомбить - убивать?

 

Михалева Александра:

"...мы с Лилей Упман идем к 12 часам дня в институт... С утра хорошая, солнечная погода. Мы радостные и веселые идем пешком через весь город. По дороге встречаются знакомые девчата. Веселой группой приходим в институт.

Во время небольшого перерыва мы с девчатами опять шутим, веселимся. "Будущие учителя" - посмеиваемся мы друг над другом.

Вдруг среди этого веселья прибежала Вера Доронова и взволнованным голосом сообщила: "Германия объявила Советскому Союзу войну".

Никто даже и не поверил. Ведь с Германией недавно был заключен договор на 10 лет о ненападении. Но слух, как молния, облетел все уголки института. Скоро уже все говорили: "Германия объявила войну. Начинается война с Германией".

Ужасом повеяло от этих слов. Мы перестали смеяться и, притихшие, быстро встали и направились в одну из комнат, где собрались все учителя, профессора, доценты института, слушая внимательно радио.

Было ровно 12 часов дня, когда Молотов объявил по радио о начинающейся войне. "Враг будет разбит, победа будет за нами!" - звучали слова Молотова по всей стране."

Кудина Елена Антоновна (рядовая, шофер):

 

"В первые дни... В городе неразбериха. Хаос. Ледяной страх. Каких-то шпионов все ловили. Убеждали друг друга: "Не надо поддаваться на провокацию". Никто даже в мыслях не соглашался, что наша армия потерпела катастрофу, ее разгромили за несколько недель. Нас учили, что воевать мы будем на чужой территории. "Ни пяди своей земли не отдадим..." А тут отступаем".

 

Сергеева Наталья Ивановна (рядовая, санитарка):

 

"У нас - восемь детей в семье, первые четыре все девочки, я самая старшая. Папа пришел один раз с работы и плачет: "Я когда-то радовался, что у меня первые девочки. Невесты. А теперь у каждого кто-то идет на фронт, а у нас некому... Я старый, меня не берут, вы - девчонки, а мальчики маленькие". Как-то в семье у нас это сильно переживали.

 

Организовали курсы медсестер, и отец отвел нас с сестрой туда. Мне - пятнадцать лет, а сестре - четырнадцать. Он говорил: "Это все, что я могу отдать для победы. Моих девочек..." Другой мысли тогда не было.

 

Через год я попала на фронт..."

 

Князева Антонина Максимовна (младший сержант, связистка):

 

"У нашей матери не было сыновей... Росло пять дочерей. Объявили: "Война!" У меня был отличный музыкальный слух. Мечтала поступать в консерваторию. Я решила, что слух мой пригодится на фронте, я буду связисткой.

 

Эвакуировались в Сталинград. А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал..."

 

Семенова Татьяна Ефимовна (сержант, регулировщица):

 

"Одно желание у всех: попасть на фронт... Страшно? Конечно, страшно... Но все равно... Пошли в военкомат, а нам говорят: "Подрастите, девочки... Вы еще зеленые..." Нам по шестнадцать-семнадцать лет. Но я добилась своего, меня взяли. Мы хотели с подругой в снайперскую школу, а нам сказали: "Будете регулировщицами. Некогда вас учить".

 

Мама несколько дней сторожила на станции, когда нас повезут. Увидела, как мы шли уже к составу, передала мне пирог, десяток яиц и упала в обморок..."

 

Ноздрачева Полина Семеновна (санинструктор):

 

"Приказ: построиться... Стали мы по росту, я самая маленькая. Командир идет, смотрит. Подходит ко мне: "А это что за Дюймовочка? Что ты будешь тут делать? Может, вернешься к маме и подрастешь?" А мамы у меня уже не было... Мама погибла под бомбежкой..."

 

Сапронова Евгения Сергеевна (гвардии сержант, авиамеханик):

 

"...Они с отцом меня не пускали, а я только одним жила: на фронт, на фронт! На фронт! Вот эти плакаты, которые сейчас висят в музее: "Родина-мать зовет!", "Что ты сделал для фронта!" - на меня, например, очень действовали. Все время были перед глазами. А песни? "Вставай, страна огромная... Вставай на смертный бой..."

 

Когда мы ехали, нас поразило, что прямо на перронах лежали убитые. Это уже была война... Но молодость брала свое, и мы пели. Даже что-то веселое. Какие-то частушки.

 

К концу войны у нас вся семья воевала."

 

Запольская Галина Дмитриевна (телефонистка):

 

"До войны я работала в армии телефонисткой... Наша часть находилась в городе Борисове, куда война докатилась в первые же недели. Начальник связи выстроил всех нас. Мы не служили, не солдаты, мы были вольнонаемные. Он нам говорит: "Началась война жестокая. Вам будет очень трудно, девушкам. И пока не поздно, если кто хочет, можете вернуться домой. А те, кто пожелает остаться на фронте, шаг вперед..." И все девушки, как одна, шаг вперед сделали. Нас человек двадцать. Все готовы были защищать Родину. А до войны я даже военные книжки не любила, любила читать про любовь..."

 

Яковлева Елена Павловна (старшина, медсестра):

 

"Мы ходили и ходили в военкомат... И когда снова пришли, в который уже раз, не помню, военком чуть нас не выставил: "Ну, если бы вы хоть какую-нибудь специальность имели. Были бы вы медсестры, шофера... Ну что вы умеете? Что вы будете делать на войне?" А мы не понимали. Перед нами такого вопроса не стояло: что мы будем делать? Хотели воевать - и все! До нас не доходило, что воевать - это что-то уметь делать. Что-то конкретное. И он нас огорошил своим вопросом. Я и еще несколько девочек пошли на курсы медсестер. Нам там сказали, что надо учиться шесть месяцев... Направили нас не на фронт, а в госпиталь. Это было в конце августа сорок первого года... Школы, больницы, клубы были переполнены раненым. Но в феврале я ушла из госпиталя, можно сказать убежала... Написала записочку: "На дежурство не приду. Уезжаю на фронт". И все..."

 

Панасенко Серафима Ивановна (младший лейтенант, фельдшер мотострелкового батальона):

 

"Училась я на втором курсе фельдшерско-акушерской школы в городе Свердловске. Сразу подумала: "Раз война, значит, нужно на фронт". У меня папа коммунист с большим стажем, политкаторжанин. Он нам с детства внушал, что Родина - это все, Родину надо защищать. И я не колебалась: если я не пойду, то кто пойдет? Я должна..."

Гарачук Мария Афанасьевна (военфельдшер):

"Окончила медучилище... Приехала домой, у меня болел отец. И тут война. Запомнила, что было утро... Я узнала эту страшную новость утром... Еще роса на листве деревьев не высохла, а уже сказали - война! И вот эта роса, которую я вдруг увидела на траве и деревьях, так ясно увидела - мне и на фронте вспоминалась. Природа находилась в контрасте с тем, что происходило с людьми. Ярко светило солнце... Расцвели ромашки, мои любимые, их было видимо-невидимо в лугах...

Помню, прячемся где-то в пшенице, день солнечный. Автоматы немецкие та-та-та-та - и тишина. Только слышишь, как пшеница шумит. Опять немецкие автоматы та-та-та-та... И думаешь: услышишь ли ты когда-нибудь еще, как пшеница шумит?..."

Детки вспоминают по-другому. Иногда только отдельные эпизоды.

Женя Белькевич, 6 лет:

"Июнь сорок первого года... Я запомнила. Я была совсем маленькая, но я все запомнила...

Последнее, что я запомнила из мирной жизни - сказку, мама читала ее на ночь. Мою любимую - о Золотой рыбке. Я всегда у Золотой рыбки тоже что-нибудь просила: "Золотая рыбка... Миленькая золотая рыбка..." И сестричка просила. Хотели, что бы мы поехали на лето к бабушке, и чтобы папа с нами поехал. Он такой веселый.

Утром проснулась от страха. От каких-то незнакомых звуков... Мама с папой думали, что мы спим, а я лежала рядом с сестричкой и притворялась, что сплю. Видела: папа долго целовал маму, целовал лицо, руки, а я удивлялась: никогда раньше он так ее не целовал. Во двор они вышли, держась за руки... Проснулись сестричка и братик Вася, сестричка смотрит, что я плачу, и она закричала: "Папа!" Выскочили мы все на крыльцо: "Папа!" Отец увидел нас и, как сейчас помню, закрыл голову руками и пошел, даже побежал. Он оглянуться боялся.

Так и связалось у меня в памяти, что война - это когда нет папы..."

Гена Юшкевич, 12 лет:

"Утро первого дня войны... Солнце. И необычная тишина. Непонятное молчание.

Наша соседка, жена военного, вышла во двор вся в слезах. Она что-то шепнула маме, но показала знаками, что надо молчать. Все боялись произнести вслух то, что случилось, даже тогда, когда уже знали, ведь кому-то уже успели сообщить. Но они боялись, чтобы их не назвали провокаторами. Паникерами. А это страшнее войны.

Крутили радио. Ждали выступления Сталина. Его голос был нужен. Но Сталин молчал. Потом выступил Молотов. Все слушали. Молотов сказал: "Война." Все равно еще никто не верил.

Налетели на город самолеты... Десятки незнакомых самолетов. С крестами. Они закрыли небо, закрыли солнце. Ужас! Посыпались бомбы... Беспрерывно слышались взрывы. Треск. Все происходило как во сне. Не наяву. Я уже был не маленький, я запомнил свои чувства. Свой страх, который расползался по всему телу. По всем словам. Мыслям. Мы выскочили из дома, бежали куда-то по улицам... Мне казалось, что города уже нет, одни развалины. Дым. Огонь.

Первые убитые... Первой... увидел убитую лошадь... Следом... убитую женщину... Это меня удивило. Я представлял, что на войне убивают только мужчин."

Катя Коротаева, 13 лет:

"Дома отец ставил самовар... Не успела я ничего рассказать, как начали прибегать соседи, и у всех на губах одно слово: "Война! Война!" А назавтра в семь утра самому старшему брату принесли повестку в военкомат. Днем он сбегал на работу и ему отдали деньги, он получил расчет. С этими деньгами он пришел домой и сказал маме: "Я ухожу на фронт, мне ничего не нужно. Возьми эти деньги. Купите Кате новое пальто."  А я, как только перешла в седьмой класс, стала старшеклассницей, мечтала, что мне сошьют синее бостоновое пальто с серым каракулевым воротником. И он об этом знал.

Минск стали бомбить. Мы переселились с мамой в каменный погреб к соседям... Немецкие бомбы летели с каким-то звоном, с воем. Я была девочка музыкальная, на меня это сильно действовало. Эти звуки... Это так страшно, что у меня были мокрые ладошки. В погребе с нами сидел соседский четырехлетний мальчик, он не плакал. У него только глаза становились большими.

Сначала горели отдельные дома, потом загорелся город. Мы любим смотреть на огонь, на костер, но страшно, когда горит дом, а здесь огонь шел со всех сторон, небо и улицы застилал дым.

Мы бежали... По дороге в деревнях нас кормили хлебом и молоком, больше ничего у людей не было. А мы - без денег. Я ушла из дома в платочке, а мама почему-то выбежала в зимнем пальто и в туфлях на высоких каблуках. Нас кормили так, даром, никто о деньгах и не заикался. Беженцы текли толпами. Потом кто-то первый передал, что дорога впереди перерезана немецкими мотоциклистами... мы бежали назад.

Прибежали на нашу улицу... Еще несколько дней назад тут была зелень, а сейчас все выжжено... Остались заводские печи, они были белые, прокалились в сильном пламени. Больше ничего знакомого... Сгорела вся улица. Сгорели бабушки и дедушки и много маленьких детей, потому что они не убежали вместе со всеми, думали - их не тронут. Огонь никого не пощадил. Идешь - лежит черный труп, значит, старый человек сгорел. А увидишь издали что-то маленькое, розовое - значит, ребенок. Они лежали на углях розовые..."

Водяников Н.П., 14 лет:
 
"Наша семья, как правило, летом выезжала на дачу. В 1941 году мы задержались в городе. Воскресный день 22 июня был обычный солнечный выходной, ничего не предвещало беды. Около 12 часов дня по радио сообщили: будет передано важное правительственное заявление. Уже стало тревожно. Я видел это по настроению родителей. Выступил В.М. Молотов. Пошел первый день войны.
 
По радио стали поступать сообщения о необходимости светомаскировки, о вводимых мерах по противовоздушной и химической обороне, о мобилизации, другие распоряжения, связанные с началом войны. У нас на этот день были билеты на вечерний спектакль. Настроение было нерадостное, но после подтверждения по телефону, что спектакль состоится, на семейном совете было решено в театр пойти. После окончания представления, едва мы добрались до дома, как прозвучал сигнал воздушной тревоги. Сразу начали стрелять зенитки. В подвал-бомбоубежище мы не пошли, свет не включали, так как в этом не было необходимости - стояли белые ночи. Впоследствии мы узнали, что со стороны Финляндии была предпринята попытка налета, но огонь зенитной артиллерии не допустил фашистские самолеты к Ленинграду.
 
Во время этого налета я впервые ощутил суровое дыхание войны, понял, что война - это не детская игра."

Зина Косяк, 8 лет:

"Я окончила первый класс в мае сорок первого года, и родители отвезли меня на лето в пионерский лагерь Городище под Минском. Приехала, один раз искупалась, а через два дня - война. Нас посадили в поезд и повезли. Летали немецкие самолеты, а мы кричали: "Ура!" То, что это могут быть чужие самолеты, мы не понимали. Пока они не стали бомбить... Тогда исчезли все краски. Все цвета. Появилось впервые слово "смерть", все стали говорить это непонятное слово. А мамы и папы нет рядом.

Когда уезжали из лагеря, каждому в наволочку что-нибудь насыпали - кому крупу, кому сахар. Даже самых маленьких не обошли, всем давали что-то с собой. Хотели взять как можно больше продуктов в дорогу, и эти продукты очень берегли. Но в поезде мы увидели раненых солдат. Они стонали, им было так больно, хотелось отдать все этим солдатам. Это у нас называлось - "кормить пап". Всех военных мужчин мы называли папами."

Возгрин И.А., 11 лет:

"Я был обычным ленинградским мальчишкой, закончившим четвертый класс средней школы и ждавшим наступления летних каникул. Так получилось, что в том же году нашей семье от завода, где долгие годы работал мой отец, выделили отдельную квартиру в новом, только что построенном доме, на площади Чернышевского. Квартира находилась на четвертом этаже и её окна выходили в сторону создаваемого тогда парка. Всё было вновь - красивая панорама, соседи, приятели, планы обустройства комнат и планы на жизнь. Но всё разрушилось начавшейся войной.

О нападении фашистов на нашу страну я узнал случайно в трамвае, когда ехал из центра города домой. Помню разговор двух взрослых мужчин, которые, возмущаясь, говорили, что Гитлер вообще сошел с ума: "Захватил всю Европу, а ему всё мало. Но теперь-то мы ему покажем! Он узнает силу Красной Армии!.."

Постепенно надежды на скорую победу над немецко-фашистскими захватчиками стали сменяться размышлениями о необходимости собственной готовности к отпору врагу. Хотя дела на фронте с каждым днем становились все трагичнее, общее настроение жильцов нашего дома продолжало оставаться оптимистичным. Абсолютное большинство соседей твердо верили, что мы победим."

Ганичев А.П., 14 лет:

"Война шла уже несколько часов, но в наших местах ничего об этом не знали. Деревня Вологодской области, в которой я жил вместе с отцом, мамой и двумя младшими братьями, находилась в двухстах километрах от железной дороги и свыше восьмидесяти от райцентра Белозерск, радио не было, один телефон на десять деревень. В тот выходной день не работали. Во второй половине дня молодежь из окрестных деревень, по традиции, собралась на мосту через речку "На гуляние". Ближе к вечеру увидели подъехавшего к нам на лошади неизвестного мужчину. Необычно возбужденным голосом он что-то стал говорить. Всего сказанного им не помню. Но с тех пор - как будто это слышу сегодня - в памяти остались слова: "Началась война. На нас напал Гитлер..."

Безусловно, веселье прекратили. Начали расходиться, кто шагом, кто бегом. Молчали, какая-то сверхсерьезность. Каждый думал о своем. Лишь бы быстрее вернуться домой и встретиться с родителями, узнать, что они знают, что будут делать! Мне кажется, за те несколько десятков минут мы словно повзрослели, стали намного старше.

Двадцать третьего июня, ближе к обеду, в деревне состоялся сход. В каждом доме стали определяться, кого надо собирать на войну, что брать с собой. Там, где жили молодожены или сразу несколько человек должны были явиться в военкомат, стоял сплошной плачь и причитания, как на похоронах. Старшие делились воспоминаниями о прошлых войнах: о русско-японской, Первой мировой с Германией, о гражданской, о финской... Те, кому предстояло в ближайшие дни уйти на фронт, стояли и слушали."

Янина Валацкене (пионерского возраста):

"22 июня, в воскресенье, должно было быть торжественное открытие нашего лагеря. Я получила письмо, что приедет мама. Ночь была беспокойная. Нам не спалось. Стали рассказывать сказки, потом всякие страшные истории. Я лежала в одной кровати с сестренкой. Мы привыкли так спать дома...

Лес шумел, какой-то гул... Может быть, самолеты? Было ощущение тревоги - или теперь так кажется? Мы расшумелись. Пришла вожатая и сказала, что, если мы не перестанем шуметь, нас не пустят на завтрашний праздник. Мы стихли.

И вдруг под утро, часа в четыре, раздался страшный гром. Посыпались стекла. Босиком, по осколкам битого стекла я выбежала на улицу. На площади перед домом лежал человек. Я узнала вожатого.

Я бросилась к зданию, где находился штаб лагерь. Кругом уже все полыхало. На земле лежал мальчик. У него не было головы..."

Бурите Кукайтене:

"Ночью нас разбудил страшный грохот. Я подбежала к окну и увидела, что горит штаб лагеря. Мы с подругой кинулись вниз. Во дворе уже было много детей. Они бегали, кричали: "Мама! Мама!"

Кругом стреляли, горели дома. Некоторые ребята прыгали из окон со второго этажа, много было раненых, убитых. Мы не понимали, что происходит, не знали, куда бежать, прятались за деревья, ложились на землю... Вдруг мы услышали голос начальника лагеря. Они приказывал бежать к столовой. Но столовая тоже загорелась... Потом нас повели на автобусную станцию. Автобус вывез нас из Паланги и вернулся за другими детьми. Мы пошли пешком, уставшие, раздетые, в ночных рубашках. Нас подобрали красноармейцы. Они где-то раздобыли платья, туфли, кормили нас."

Александр Щука, Минск:

"...Отец мой погиб в начале войны, от ранений умерла мама. С тех пор моим домом стал детский дом "Адамполь" недалеко от города Новогрудка, куда нас, военных сирот, свозили со всей Белоруссии - с базаров, с вокзалов, из воинских частей, из лагерей смерти, из детских приемников, из партизанских отрядов, из-под Минска, Витебска, Брянска и Орши. Многие из нас видели, как умирали родные, как горели  города и села, свои дома и хаты, как гитлеровцы расстреливали и сжигали целые деревни; прямо в детское лицо заглядывал зрачок фашистского автомата... В школе нас не учили писать по слогам "мама" и "папа" - учителя и воспитатели при нас таких слов старались не произносить. И пели мы не детские песни, а "Темная ночь", "До тебя мне дойти не легко, а до смерти четыре шага".

Федя Трутько, 13 лет:

"За два дня до войны мы отвезли маму в больницу, она тяжело заболела. Больница была в Бресте. Больше нашу маму мы не видели.

Через два дня немцы вошли в город. Они выгнали из больницы больных, а тех, кто не мог ходить, куда-то увезли на автомашинах. Среди них, рассказывали люди, была и моя мать. Их где-то расстреляли."

Петр Калиновский, 12 лет:

"Я помню, что мы учились войне. Готовились. Учились стрелять, метать гранаты. Даже девочки. Все хотели сдать на значок ворошиловского стрелка, горели желанием. Пели песню "Гренада". Там были прекрасные слова о том, что герой уходит воевать, "чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать".... Мама хотела сделать из меня, по-моему, артиста, а моя мечта была научиться летать, надеть форму летчика. И в этом ведь тоже наше время. Я, например, не встречал до войны мальчишку, который бы не мечтал стать летчиком или моряком.

Теперь представьте, что творилось со мной... С нашими людьми... Что творилось с нами, когда мы увидели немцев в родном городе. На родных улицах. Я плакал. Когда наступала ночь, люди закрывали ставни, и они плакали за закрытыми ставнями.

Папа ушел в партизаны... Через улицу соседская семья надела белые вышитые сорочки, они встречали немцев с хлебом и солью. Их снимали на кинопленку.

Когда я увидел первых повешенных наших людей, я прибежал домой: "Мама, наши люди висят в небе". Впервые я испугался неба, у меня после этого случая изменилось отношение к небу, я стал настороженно к нему относиться.

Скоро папа вернулся за нами... Теперь мы уходили вместе...

Один партизанский пост, второй... И вдруг слышим: на весь лес русские песни поют. Узнаю голос Руслановой. В отряде был патефон и три или четыре пластиночки, заигранные до основания. Стоял ошеломленный и не верил, что я в партизанах и здесь  поют песни. Два года я жил в городе, в который пришли немцы, я забыл как люди поют. Я видел, как они умирают... Как они боятся..."

Миша Гутман, 6 лет:

"Когда началась Великая Отечественная война, я находился на даче в пригороде Витебска, куда на лето выезжал детский сад. Утром 22 июня нас разбудили заплаканные воспитатели. Все взрослые бегали, суетились, что-то собирали, были раздражены, за малейшее непослушание ругали, а кое-кому из нас доставались и подзатыльники. Потом нам сказали, что началась война. Мало понимая суть случившегося, мы были рады новым событиям, мечтали стать героями, защищать Родину. Мы были уверены, что нас "возьмут на войну", что все будем разведчиками, так как мы маленькие и нас фашисты не заметят, в то время, как взрослому, большому дяде, будет спрятаться трудно или вообще невозможно.

Уже к вечеру за детьми стали прибывать родители. Меня мама увезла с дачи через два дня. Последующие дни я не помню, но в один из них, вечером, мать сказала, что мы уезжаем, взяла меня и старшую сестру и мы пошли на железнодорожный вокзал.

Эшелон двигался медленно, пропуская встречные воинские составы, груженные боевой техникой и личным составом, многократно подвергался бомбежкам, во время которых паровоз, покрытый ветками деревьев, отцепляли и он отходил в более безопасное и незаметное для немецких самолетов место. Для людей подавалась команда покинуть вагоны, все выбегали и прятались в кустах, под деревьями у дороги, в канавах, кто где мог.

В одну из таких бомбежек мать, схватив меня и сестру за руки, побежала прочь от вагона. Пробежав метров 50-70, мы услышали гул приближающегося самолета, легли на землю, не успев добежать до ближайшего леса. Рядом с нами легла незнакомая женщина; я увидел на её руке маленькие желтые часики с такого же цвета браслеткой. Когда вражеский самолет пролетел, мы встали и побежали дальше, а та женщина, назвав мою мать дурой, которая, будучи беременной, мучает себя и детей, осталась лежать.

Пробежав еще метров сто пятьдесят, мы услышали звук возвращающегося самолета и легли на землю, вновь так и не добежав до леса. Вскоре послышался свист бомб и взрывы. Через несколько минут все стихло. Последовала команда: "По вагонам!" и мы, услышав гудок паровоза, потянулись к составу. Проходя мимо места нашей первой остановки, я увидел воронку от бомбы, на краю которой лежала оторванная рука с золотой браслеткой. Мы оцепенели. Я увидел кровавое лицо войны, я сразу стал взрослым, в моем сознании всё перевернулось. Потом в поезде взрослые говорили, что во время бомбежки нашего эшелона погибло несколько десятков учащихся ремесленного училища, которые, выйдя из вагонов, легли рядом в железнодорожным полотном."

Валя Юркевич, 7 лет:

"Под Смоленском наш вагон с эвакуированными разбомбили полностью. Мы как-то уцелели, нас вытащили из-под обломков. Добрались до деревни, а там начался бой. Сидели у кого-то в подвале, обвалился дом, нас засыпало. Когда бой утих, кое-как выползли из подвала, и первое, что я помню - это машины. Шли легковые машины, а в них сидели улыбающиеся, в черных блестящих плащах люди. Они проехали по деревне и скрылись. Мы, дети, пошли смотреть, что происходит за деревней. Когда мы вышли в поле, это было что-то страшное. Все ржаное поле было усеяно убитыми. Они лежали в черной копоти, было их так много, что не верилось, что это люди лежат. Это было мое первое впечатление от войны... Наши черные солдаты...

Вернулись с мамой к себе в Витебск. Дом наш был разбит, но бабушка нас ждала... Приютила нас всех еврейская семья, двое очень больных и очень добрых стариков... Однажды нас не было... Когда вернулись, обнаружили записочку, что хозяева ушли в гетто, потому что боятся за нас, нам надо жить, а они - старые. По городу развесили приказы: русские должны сдавать евреев в гетто, если знают, где они скрываются. Иначе тоже - расстрел.

Прочитали эту записочку и побежали с сестрой к Двине, моста в том месте не было, в гетто людей перевозили на лодках. Берег оцепили немцы. На наших глазах загружали лодки стариками, детьми, на катере дотаскивали до середины реки и лодку опрокидывали. Мы искали, наших стариков не было. Видели, как села в лодку семья - муж, жена и двое детей, когда лодку перевернули, взрослые сразу пошли ко дну, а дети все время всплывали. Фашисты, смеясь, били их веслами... Стояла такая тишина, а может у меня заложило уши, и мне казалось, что было тихо, все замерло. Вдруг среди этой тишины раздался смех. Какой-то молодой, утробный смех... Рядом стояли молодые немцы, наблюдая все это, они смеялись."

Кузнецова З.С. (на начало войны было 5 лет):

"Первое, что запомнила, - бледное лицо отца, стоящего у радио. У нас бала "черная тарелка". Он подошел к бабушке и как-то горько сказал: "Мама, началась война!" И через несколько дней его с нами уже не было. Мы остались одни - мама, бабушка и нас двое детей. А спустя 3 месяца в октябре 41-го у нас в семье родился третий. Это был день, когда от бомбежки горел наш город, и мы не знали, увидим ли свою мать. Она прибежала к нам из роддома в тапочках и халате с живым свертком в руках, за 6 километров от дома. А мы с бабушкой сидели и плакали...

Помню, что наш город и село часто бомбили, и мы бегали в окопы, и мама с младенцев на руках."

Мария Пузан, 7 лет:

"Выгнали из сарая колхозных коров, а туда затолкали людей. И нашу маму. Мы с братиком сидели в кустах, ему два годика, он не плакал. И собака наша с нами сидела.

Утром пришли домой, дом стоит, а мамы нет. И людей никого нету. Одни мы остались. Я иду за водой, надо печь топить, братик кушать просит. На колодезном журавле висели наши соседи. Повернула в другой конец деревни, там криничный колодец был, самая лучшая вода. Самая вкусная. И там люди висят. С пустыми ведрами вернулась. Братик плакал, потому что голодный: "Хлеба дай. Дай корочку". Один раз я его укусила, чтобы не плакал.

Так мы жили несколько дней. Одни в деревне. Люди лежали или висели мертвые. Мы мертвых не боялись, это все были знакомые люди. Потом встретили чужую женщину, начали плакать: "Будем с вами жить. Одним страшно". Она посадила нас на  саночки и повезла в свою деревню."

Людмила Никанорова, 12 лет:

"Тот июньский день... Я в красивом платьице пришла с подругой в сад Дома Красной Армии на спектакль, начало которого назначено на двенадцать часов дня. Видим: все слушают репродуктор, укрепленный на столбе. Лица растерянные. "Слышишь, война!" - говорит подруга.

Мчусь домой. Рванула дверь. В квартире тихо, мамы дома нет, папа сосредоточенно бреется перед зеркалом, одна щека в мыльной пене. "Папа, война!" Папа повернулся ко мне и продолжает бриться. Я увидела его глаза с незнакомым мне выражением. Помню, что репродуктор на стене был выключен. Это все, что он смог сделать, чтобы оттянуть для нас с мамой момент страшного известия."

Михаил Шинкарев, 13 лет:

"У наших соседей была глухая девочка... Все кричат: "Война! Война!", а она прибежит к моей сестре с куклой, песенки поет. А уже даже дети не смеялись. "Вот хорошо, - думал я, - она ничего не слышала про войну".

Свои красные значки октябрят и красные галстуки мы с друзьями завернули в клеенку и закопали в кустах возле речки. В песке. Тоже - конспираторы! Каждый день приходили на то место.

Немцев боялись все, даже дети и собаки. Мама клала яйца на скамейке возле дома. На улице. Тогда они не заходили в хату. Не спрашивали: "Юде?". У нас с сестрой были черные кучерявые волосы...

Купались в речке... И увидели, как со дна поднимается что-то черное. Решили: затопленное бревно, а оно, это что-то, подталкивалось течением к берегу, и мы рассмотрели руки, голову... Мы увидели, что это - человек. Мне кажется, никто не испугался. Не вскрикнул. Вспомнили, как взрослые говорили, что в этом месте погиб наш пулеметчик и вместе со своим "дегтярем" упал в воду.

Всего несколько месяцев войны... А у нас уже не было страха при виде смерти. Вытащили пулеметчика на берег и похоронили."

Тамара Лазерсон-Ростовская:

"Мое детство оборвалось 22 июня 1941 года в шесть часов утра. На рассвете бомбили Каунас. Самолеты с желтыми опознавательными знаками на крыльях пролетели над моей головой и скидывали бомбы где-то вдалеке. При каждом взрыве казалось: отлетает моя голова. Было страшно и почему-то смешно.

Мы с братом Витей веселились от души. Война! Какое счастье! Наконец что-то интересное выпало и на нашу долю.

Когда началась война, многие пытались бежать. Кто пешком, кто на подводах, кто успел еще на последний поезд, уходящий на восток. Старший брат Рудик был кандидатом в комсомол и тоже хотел бежать на восток, но отец отговорил его от этого шага.

Наша семья решила остаться. Родители помнили Первую мировую войну, когда немецкая армия вела себя вполне нормально. Они получили медицинское образование в Германии и судили о немцах по Шиллеру, Гёте, Бетховену...

Еще до прихода немцев местные жители устраивали жуткие погромы и убили много невинных людей. Уже на второй день войны в наш дом пришли молодые люди с белыми повязками и  забрали семью в так называемый "газовый завод". Там я пережила первую в своей жизни селекцию. Нас разделили: мужчин повели направо, а женщин налево. Надо сказать, что мы жили в литовском районе, за городом, где евреев почти не было. Меня с мамой отправили в какое-помещение, где находилась еще одна еврейская семья. Позднее к нам присоединил семьи русских и цыган. Брата Витю отправили вместе с папой в другое помещение. Продержали нас взаперти несколько дней и отпустили.

24 июня Каунас заняли немцы. Стройными рядами ехали мотоциклисты, за ними шла пехота. Местные жители стояли по обе стороны дороги и бросали им цветы. Много цветов. Они были рады, что избавились от ненавистной советской власти. Евреи цветы не бросали. Они старались меньше выглядывать на улицу и с волнением ожидали дальнейших событий."

У большинства мужчин воспоминания о первых днях войны связаны, как правило, с боевыми действиями...

Нянченко П.:

"В июне 1941 года в составе 42-й стрелковой дивизии я нес действительную службу в Бресте. В четыре часа утра 22 июня на спящий город обрушился ураган артиллерийского огня. Люди убегали из домов в нательном белье.

Командир дивизии выделил несколько автомашин для вывоза к железной дороге женщин с детьми... Вагоны были набиты до отказа. И вдруг на поезд посыпались бомбы. Пламя охватило весь эшелон. Те, кто успел выскочить из вагонов, побежали в поле, их тут же настигли вражеские самолеты и с бреющего полета расстреливали пулеметными очередями..."

Бранько Я.:

"После жестокого боя в западноукраинский городок Сокаль ворвались фашисты... С грохотом танк приближался к разрушенному зданию пограничной комендатуры, в подвале которого были укрыты женщины и дети.

И вот навстречу бронированному чудовищу выбежал объятый пламенем человек. Сорвав с себя смоченный бензином халат, кинул его на решетку моторного люка, а сам пылающим факелом бросился под танк. Раздался взрыв. Гитлеровцы повернули назад...

Это произошло в первый день войны, около девяти часов утра 22 июня."

(Этот подвиг совершил ст. военфельдшер 4-й комендатуры 90-го Владимир-Волынского пограничного отряда Владимир Прохорович Карпенчук - уроженец села Лука Молчанская Жмеринского района Винницкой области)

Скрылев М.:

"Я был политруком Перемышльской городской заставы 92-го пограничного отряда и вечером в субботу 21 июня 1941 года принял очередное дежурство. Только что в клубе отряда закончился концерт оркестра...

В ту последнюю мирную ночь пограничные наряды докладывали, что на другом берегу Сана вдруг прекратилось движение, умолкли моторы, гудевшие в последнее время днем и ночью.

Ровно в 4:00 по московскому времени я услышал глухие одиночные, а потом частые разрывы. Враг вел по Перемышлю беглый артогонь. Рушились дома. Начались пожары. Над городом пролетели в наш тыл гитлеровские бомбардировщики. По команде "В ружье!" поднялся на заставе резерв - человек двенадцать. Перед каждой группой одна задача: огнем пресекать попытки противника переправиться на наш берег. Начальник заставы Александр Патарыкин отправил своего заместителя Петра Нечаева с несколькими бойцами на мост. В неравном бою у моста Нечаев взорвал гранату, уложил окруживших его немцев и сам погиб."

Царфис П.Г. (врач-хирург):

"Ранним воскресным утром 22 июня 1941 года меня разбудил телефонный звонок. Звонил райвоенком: "Война, доктор, Гитлер полез" - сказал он взволнованно. - "Явитесь в одиннадцать ноль-ноль при документах и личных вещах".

Помню, как простился с женой, тоже врачом, обнял и поцеловал напоследок нашу двухлетнюю Тамару, пожалев, что она еще так мала. Помню, как шел по тихим улочкам Шепетовки, уже тронутым, казалось, тенью общей беды. А в завершение моей мирной жизни увидел у крыльца военкомата группу женщин, молчаливых, печальных, словно изваяние скорби.

На следующий день уже в качестве врача-хирурга дивизионного медицинского пункта я впервые начал работать в боевой обстановке. Это произошло северо-западнее Львова, возле местечка Великие Мосты. Атака немцев была сумбурная, видимо с ходу, с довольно плотным минометным огнем. В скоротечном, на жарком бою кавалеристы отбили врага. Из зоны огня доставляли раненых, вносили в просторные палатки, расположенные в тени тополей. Тотчас мы помогали им всем возможным - лишь бы отвести угрозу смерти, уменьшить страдания, подготовить к хирургическому лечению.

За первым сравнительно легким боем последовало множество других, которым я вскоре потерял счет. Чем интенсивнее становилось огромное сражение, полыхавшее по всей протяженности советско-германского фронта, тем больше становилось раненых. И каждому из них медики должны были без промедлений оказывать помощь, должны били и оказывали в любой обстановке."

Ершов Д.И.:

"С началом Великой Отечественной войны в сержантской школе, где я учился, состоялся досрочный выпуск, и группа младших командиров из Ростова была направлена в Ленинград. Уже по дороге мы пережили ужасы вражеской бомбардировки, когда горело всё вокруг.

В последние дни июля 1941 года наш эшелон остановился на станции Бологое. День клонился к вечеру. И вдруг в лучах заходящего солнца появились немецкие самолеты. Один заход, второй. Бомбардировщики сбрасывают свой смертоносный груз, а истребители на бреющем полете из пулеметов расстреливают нас и мирных жителей. Рушатся стены вокзала и близлежащих строений, хороня под обломками укрывшихся там людей. Кругом стоит крик, стоны раненых, и открытые глаза убитых, повернутых лицом к небу, полны ужаса.

Самолеты улетели также неожиданно, как и появились. Воцарилась на минуту тишина, и если бы не пожар и стоны, можно было подумать, что нам всё приснилось."

Ефим Гехман:

"Немцы вступили в Браилов 17 июля 1941 года. Случилось так, что значительная часть населения Браилова не эвакуировалась и осталась на месте.  В день вступления немцев в город погибли около пятнадцать человек. Проходящие немецкие солдаты проверяли исправность своего оружия на людях и, походя, между прочим извели пятнадцать жизней. Местечко насторожилось, все сразу поняли, что над ними нависла грозовая туча.

Вскоре приехал немецкий комендант, появилась полиция, и в Браилове был установлен "новый порядок". В условиях еврейского местечка "новый порядок" выглядел примерно так: все евреи должны были носить на спине и на груди по большой шестиконечной звезде. Никто не имел права выходить за пределы местечка, общаться с украинским населением соседних сел. Хотя испокон веков в самом центре Браилова существовал базар, ни один еврей не мог появляться на нем под страхом получить немецкую пулю. Только на десять минут в сутки по свистку полицейского евреи могли выбегать на базар. Немецкому коменданту Крафту очень нравилось это зрелище. На третьей или четвертой минуте полицейский давал свисток отбоя, и все, побросав свои покупки, спешно убегали с базара. Затем объявлялось, что сигнал был ошибочный, и все повторялось сызнова. Комендант Крафт забавлялся.

Ежедневно свыше тысячи жителей Браилова выходили по нарядам коменданта на тяжелую работу. Но не было дня, чтобы все возвращались обратно домой: то приезжавшие немецкие солдаты начинали "охотиться", то полицейские приканчивали уставших и замученных людей. Раз в месяц население Браилова получало "заказ" от ортскомендатуры  с предупреждением, что если предметы, перечисленные в "заказе", не будут доставлены в комендатуру к указанному сроку, то все будут расстреляны."

Меркулов Н.:

"20 июня 1941 года мне исполнилось 18 лет, а через два дня началась война.

В нашей деревне Николаевка Липецкой области здоровых мужчин тут же мобилизовали на фронт, а я ходил по деревне с опущенной головой, так как было совестно смотреть в лица женщин, у которых мужья и сыновья уже воевали с фашистами.

Несколько раз обращался в райвоенкомат, просил добровольцем отправить меня на фронт, но мне отвечали на это: "Не до тебя сейчас! Придет время - заберем и направим куда следует".

Наконец, 8 июля военкомат направил меня в Подольское артиллерийское училище... вскоре я убыл с училищем под город Малоярославец, на Ильинский оборонительный участок.

О том, как мужественно курсанты дрались, расскажу на примере своего взвода.

12 октября, во второй половине дня, после бомбежки и обстрела артиллерийским и минометным огнем наших позиций фашисты с лесной опушки пошли в атаку. Они шли нагло, во весь рост, сильный вели огонь из автоматов и при этом громко кричали: "Русь, ком, хенде хох! Русь, ком, хенде хох!" Этот сплошной крик и призывы сдаваться в плен звучали в наших ушах как отвратительный собачий лай.

Мы не отвечали, прижавшись к брустверу траншеи. Когда цепь гитлеровцев подошла к нам близко, раздалась команда: "По фашистским гадам, огонь!" Застрочил пулемет, залпом ударили из карабинов, в противника полетели гранаты. Фашисты споткнулись, смешались, опешили, а взвод бросился на них в контратаку. "За Родину! За Москву! Ура!" - дружно кричали мы. Враг не выдержал такого натиска и в панике побежал назад к лесу. А мы после боя еще увереннее стали чувствовать себя. И хотя фашисты были лучше нас вооружены, курсанты - "красные юнкера", как они нас тогда называли, - дрались с фашистами ожесточенно, не щадя сил и самой жизни."

Агапов И.П.:

"Первый день войны застал меня в Ростове. За день до этого я закончил педагогическое училище. После торжественного вечера в честь его окончания я безмятежно отсыпался в своем общежитии. И вот - двенадцать часов дня... Необычный, тревожный шум. Кто-то из соседей врывается к нам в комнату и включает радио. И слышим тревожное: "Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза." Затем выступление В.М. Молотова. Городской транспорт застыл. Все поняли, что наступило что-то страшное. Началась война.

Что было делать нам, новоиспеченным молодым учителям начальных школ? По возрасту (мне только исполнилось 17 лет) я не подходил под призыв или мобилизацию. Фронт был очень далеко. Поэтому с документами в кармане, собрав наспех свои нехитрые пожитки в сундучок, я отправился домой.

В деревне - я из большой семьи колхозника - все жили в напряжении. С нетерпением ждали новостей с фронта. Уже прокатились первые надрывные плачи - провожали мобилизованных. Третьего июля выступил И.В. Сталин, его выступление запомнилось очень ярко.

Шли дни. Я, как и все молодые ребята-допризывники, составляли теперь основную мужицкую и мобильную силу в колхозе. Работали. Выезжали на строительство аэродрома на окраине города Переславля. Об оплате никто не думал и не вспоминал. Принуждения к работам не было: надо - значит надо."

Монин Я.М.:

"Первый день войны - это день всеобщего возбуждения народа, от малого школьника до старца. Все ясно осознавали, какая страшная беда нависла над Родиной! Все почувствовали громадную ответственность за судьбу страны. В самом деле, перед каждым советским человеком встал вопрос: как быть, какое место занять в предстоящей битве с фашизмом? А решать - это значит брать на себя ответственность. Решив, ты отвечаешь за дело, которое тебе поручат, за людей, волею судьбы оказавшихся в сложном, порой драматическом положении. Наконец, принимая то или иное решение, ты изменяешь - и часто коренным образом! - свою собственную судьбу. Я принял свое решение в эти грозные дни июня 1941 года - быть на переднем крае предстоящих кровопролитных боев.

Итак, я решил воевать. Такое решение мне было предопределено судьбой. Родился я в октябре 1914 года. Уже бушевала Первая мировая война. Детство пришлось на войну гражданскую. В марте 1936 г. был призван в Красную Армию. Воевал у о. Хасан, на реке Халхин-Гол, участвовал в 1940 году в советско-финской военной кампании.

22 июня 1941 года я встретил в Свердловске - был курсантом Военно-политического училища Уральского военного округа. 25 июня нам был зачитан приказ начальника училища: все курсанты, ранее участвовавшие в боях за Советскую Родину, сосредотачиваются в отдельную роту и переводятся на обучение по сокращенной программе военного времени - три месяца.

Вот так и прошли первый и следующие дни войны." 

Чуб И.Т.:

"О начале войны мы, жители Севастополя, узнали раньше, чем это было официально объявлено. На рассвете 22 июня нас разбудила артиллерийская канонада, вой сирен, гул самолетов. Противовоздушная оборона флота отражала вражеский авианалет. Ни одна бомба фашистов на город не упала. Был лишь заминирован внешний рейд.

Никакой паники в городе не было. Люди как-то собрались, стали более суровыми и организованными. Не вызвал особого недоумения и сам факт нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Слишком глубоки и устойчивы были в советском обществе антифашистские настроения и понимание неизбежности военного столкновения между Германией и СССР.  Ведь только в марте 1939 г. закончилась гражданская война в Испании, где тысячи советских граждан сражались против немецких и итальянских фашистов. Наша страна приняла многие сотни испанских детей и антифашистов. Поэтому пресловутое Заявление ТАСС от 14 июня 1941 г. никак не могло изменить общего настроя и понимания военно-политического положения в мире, породить какое-то благодушие и утрату бдительности, как это пытаются представить историки-конъюнктурщики, переписывающие историю военных лет уже в третий раз: сначала "под Хрущева", потом "под Брежнева", а ныне на потребу горбачевско-ельциновскому режиму. Если говорить о внезапности вероломного нападения Германии, то самое большое о чем может идти речь, то это об оперативно-тактической внезапности, что лежит на совести тех военачальников, обязанность которых - обеспечение безопасности страны и отражение возможной агрессии при любой конкретной политической ситуации.

Но вернемся к первому дню войны. Отчетливо помню толпы людей у уличных репродукторов, напряженно слушавших выступление В.М. Молотова. Уже во второй половине дня на афишных столбах был расклеен приказ о мобилизации. У военкоматов выстроились очереди мобилизованных и добровольцев. Те, кому отказывали в призыве на военную службу, вступали в отряды самообороны предприятий, в истребительные батальоны, из которых вскоре была сформирована дивизия народного ополчения. Город готовился к обороне, которая стала одной из героических страниц летописи Великой Отечественной войны."